Во все века со времен сотворения мира существовали истории, в которых влюбленные погибали, теряя свою любовь, так как не могли жить без нее. Они умирали от хандры, чахли от одиночества или собственноручно убивали самих себя, не страшась поддаться ужаснейшему греху. И все для того, чтобы избавиться от боли, которая, на самом деле, была всего-лишь фикцией. Сердце – обычная мышца, призванная качать кровь по телу, а вовсе не любить. Душа – выдумка религиозных фанатиков и способ манипулирования людьми.  И просто удивительно, как много всего человечество выдумало про главную мышцу в организме и про мистифицированную выдумку. Сердце у людей так часто «болело», оно было способно «разбиться», они могли «всем сердцем» любить или ненавидеть. Люди верили в «родственность душ», были способны на благодарности «до глубины души», душа их могла «болеть» и «тревожиться»… Столько красивых слов, и все для чего? Чтобы объяснить всплеск гормонов? Чтобы выдать низменные животные инстинкты за некое возвышенное чувство?
   Любовь есть зло. Именно данную веру я впитала еще с материнским молоком, приняла за истину и сделала личным девизом по жизни. Я верила в это всю свою жизнь, мечтала об исцелении как о высшем благе и больше всего боялась лишь одного - оказаться в числе зараженных. Вот уже почти восемнадцать лет я, благоговея, слежу за работой АБД и поражаюсь тому, как же им удалось превратить наш мир из полного хаоса в цивилизованное и исцеленное общество. Потому женщина передо мной не вызывает сомнений. Потому я с легкостью, пусть даже и с внутренней болью, позволяю следующим словам литься из собственного горла.
  - Меня зовут Давиния Феррарс и я пришла сообщить вам о том, что обнаружила зараженного, - вижу, как любопытство вспыхивает в глазах женщины передо мной, до странного похожей на коршуна, и преодолеваю приступ тошноты, когда она жестом велит мне продолжить. - Мой отец, Джонатан Феррарс, болен. Он сам признался мне в этом и даже предпринял попытку очернить процедуру исцеления. Боюсь, некая группировка, зовущая себя сопротивлением, просто запудрила моему отцу мозги и теперь он обвиняет в этом АБД. Я беспокоюсь за него. А так же боюсь, что он заразит нас с сестрой или нашу маму, - мой голос срывается, сходит на нет, а я могу лишь беспомощно смотреть на ледяной лик женщины перед собой и видеть в ее глазах только безразличие и холодный расчет. Там, в глубине ее души, что прячется за красивыми глазами, лишь черная дыра, в которой нет места сочувствию. Она ждет окончания моей истории и я понимаю, что совершила сейчас огромную ошибку. Но пути назад больше нет. - Пожалуйста, скажите, что сможете его излечить. Пообещайте помочь отцу! Он ведь ни в чем не виноват - просто болен.
   Смотрю на огонь, что загорелся в ранее ледяных глазах одной из крупных шишек АБД, и понимаю, что никогда себя не прощу. Надо же, как глупо. Я-то думала, что никогда не прощу отца или даже может он самого себя. Но я? В чем же виновата я? Неужели в том, что захотела помочь ему? Хотя нет, дело не в этом. Конечно же я не прощу себе совершенно другого. Ведь он мне доверился, а я, выходит, его предала. Ужасная, ужасная дочь.
  - Спасибо за информацию, мисс Феррарс. АБД ценит вашу преданность и конечно же мы поможем вашему отцу. А сейчас вы можете быть свободны. Только не говорите ничего отцу, мы займемся им.
  - Но, - пытаюсь вклиниться в ее жесткую речь, но все без толку. Одним лишь взглядом блондинка заставляет меня заткнуться. - Спасибо, что выслушали меня. До свидания.
   - Прощайте, мисс Феррарс.
   Дверь за мной закрывается с легким хлопком и я устало прислоняюсь к стене, наконец дав волю эмоциям. Мгновение смотрю на трясущиеся руки, стараясь не позволить нахлынувшим слезам пролиться, и повторяю про себя, что приношу пользу обществу и помогаю отцу. Самовнушение на какое-то время позволяет взять себя в руки и я выхожу на улицу, признавая собственное поражение и необходимость прийти домой к ужину.
     Я не плакала - не было сил даже на слезы, да и не привыкла так откровенно выражать собственные эмоции. Внутри было пугающе пусто, как у остывшего мертвеца, и я не знала, что теперь сможет это исправить. Весь путь до родного дома я преодолела словно во сне.  Мысли были слишком сумбурны, слишком расстроены. Я не могла сейчас принимать здравых решений и самым разумным было сейчас лечь спать и позволить беспамятству захватить сознание, изгоняя тяжкие мысли прочь. Но я не могла - пропускать ужин в нашей семье было неприемлемо. К тому же, я знала, что произойдет во время ужина. Не думаю, что АБД будут тянуть с задержанием зараженного.
  - Всем привет, - преувеличенно жизнерадостно произношу, появившись на кухне, и не слова не говорю о том, почему задержалась. Хотя меня и не спрашивают.
    Встречаюсь взглядом с Алексис и преодолеваю искушение броситься ей на шею. Мне так не хватало сестры, той Алекс, что утешала меня во времена, когда я считала себя зараженной, той прекрасной подруги, что никогда бы меня не осудила. До сих пор не могу забыть, как она приносила мне горячий шоколад в постель, когда я болела или впадала в депрессию после очередных трудностей. Она была моей опорой, моей землей под ногами, а сейчас я неуклюже барахталась в воздухе без необходимой опоры. Возможно с ней я бы поступила с отцом иначе.
   За ужином я всячески избегаю взгляда отца, но по его сутулым плечам и грусти в уголках губ, понимаю, что он все уже знает. Он ждет своей судьбы, словно приговора, и я уже который раз за день едва сдерживаю слезы, когда он под столом зажимает что-то холодное в моей руке. Хочу кинуться в его теплые, пропахшие сигаретным дымом, объятия, но шум за окном заставляет нас замереть от ужаса.
  - Прости, - шепчу побелевшими губами почти беззвучно и от нахлынувшего ужаса зажимаю руками собственный рот на мгновение. - Папа, они тебе помогут. Они обещали тебя вылечить. Прости меня, это мой долг.
   Как в замедленной съемке наблюдаю за тем, как пара здоровенных мужчин целенаправленно движется через комнату к отцу и грубо заламывает руки единственному мужчине, действительно любившему меня. Хочу закричать, броситься на них, сказать, что ошиблась. Но папа останавливает меня, качнув головой.
  - Джонатан Феррарс, от вашей дочери поступила информация о зараженном в вашей семье. Было названо ваше имя, потому вы задержаны до подтверждения или опровержения этих данных. Вы знаете протокол.
   - Все хорошо, - говорит он будто всем, но смотрит только на нас с Алексис. Он вообще редко смотрел на нашу мать. Но следующие его слова, произнесенные одними губами, предназначаются только мне. - Я не виню тебя. И ты не вини.
   Отца уводят, а я, онемевшая от шока, стою посреди кухни, сжимая в заледеневшей руке переданный им медальон. Я знаю что внутри маленькая фотография, где наша семья в полном составе, но не могу заставить себя посмотреть. Лишь жадно хватаю ртом воздух, но все-равно продолжаю задыхаться.
   - Девочки, уберите со стола, - бесцветный голос матери прерывает молчание, как и последовавший за ним звук ее шагов на лестнице, а потом вновь воцаряется тишина.
    Беспомощно смотрю на сестру, словно загнанный зверь, и жду, что она так же безразлично удалится, как и мама. Вот только что-то в ее глазах говорит об обратном.

Боль, всепоглощающая боль разрывает меня изнутри. Я чувствую, что сейчас, в этот самый момент, рухнула моя опора, развалился на части сам смысл жизни. Я смотрю на сестру и вижу перед собой незнакомку, чужую и далекую. Бесчувственную девушку, которой плевать на мою боль и на болезнь нашего отца. Девушку, которая не сказала и единого слова ему на прощание.
  Кто ты такая? - хочется закричать мне во всю глотку. - Что ты сделала с моей сестрой?
  Но я молчу. Не имею права на подобный срыв, не теперь, когда собственноручно предала доверие своего отца. Лишь хватаю воздух, словно боюсь вот-вот задохнуться. Вдыхаю и считаю собственные вдохи, отчаянно стараясь прервать бесконечный поток слез. Словно в этом был какой-то смысл. Словно мои слезы все еще что-то значат.
   Я даже не шевелюсь, когда сестра разворачивается и скрывается на кухне. Я не хочу больше ее видеть, ведь где-то в глубине души боюсь того, что она начнет обвинять меня, осуждать мое предательство, мое решение. Знаю, что просто не выдержу этого, что умру под ее обвиняющим взглядом. И все-таки, это меньшее, что я обязана вытерпеть, а потому через пару мгновений плетусь за ней, виновато опустив голову. Я заслужила всего, что меня ждет. Пусть даже как житель этого города, как верный почитатель АБД, я и поступила правильно, но как член этой семьи я предала все идеалы.
  - Я должна была так поступить, ты ведь понимаешь это, правда? - шепчу едва слышно и становлюсь рядом с сестрой вытирать посуду. На мгновение мне кажется, что она плачет, но быстро убеждаюсь в обратном. Показалось. Да и чего я ждала, она ведь исцеленная, идеальная девушка с идеальным контролем. Не то что я.
  - Как ты могла, - едва слышно произносит сестра, но я замираю от неожиданности. Не таких вопросов я ждала от этой новой Алексис. Совсем не таких. -  Вернее, почему?
       - Почему? Ты спрашиваешь меня, почему? - выдыхаю, внезапно оскалив зубы. Почему-то эти вопросы больно ранят и заставляют обороняться, защищать саму сея и мои позиции.
    Чувствую, что задыхаюсь от внезапно нахлынувшей злобы. Отхожу от сестры, будто внезапно ее близость обожгла меня, опалила бледное тело, и отчаянно трясу головой, словно не верю, что дала волю собственным эмоциям. Я ведь не такая, откуда же столько злобы внутри, откуда столько обиды? Хочу просить о прощении, но запрещаю собственным губам произносить предательские слова. Ведь я поступила правильно. А вот она в свое время безжалостно меня бросила, забыв о надоедливой младшей сестренки. А потому я лишь на мгновение прячу лицо в ладонях и выдавливаю из себя горькую улыбку, поднимая после взгляд на Алексис.
   Я не хочу больше ее видеть, не желаю слышать лживые слова, которое обязательно последуют за этими вопросами и которые почему-то так больно будут ранить меня своей выдуманной реальностью. Каждая буковка подобна острейшему лезвию и сейчас эти лезвия попытаются вырезать себе дорогу из моей головы. От боли хочется кричать. Хочется упасть на пол, колотить кулаками ни в чем не виновный паркет и скулить, изображая из себя брошенного, обиженного хозяином, пса. 
    - Не верю, что ты спрашиваешь об этом. Алекс, ты ведь как никто другой должна понять мое решение. Должна осознать, как сложно мне было сделать выбор. Очнись, сестра! Наш отец был болен, он не мог оставаться здесь. В конце концов он бы достиг той стадии, когда навредил бы сам себе, ты прекрасно это понимаешь. Моим долгом было сообщить о нем, помочь ему. Ты бы только слышала папины слова о процедуре, он нес откровенный бред, я испугалась за него! АБД ему помогут, ты должна верить в это как никто другой. О папе обещали позаботиться. Скорее всего ему просто проведут повторную процедуру и вернут к нам в семью. И мы снова будем вместе и в безопасности.
    Касаюсь плеча сестры с острым желанием того, чтобы она повернулась ко мне и обняла словно в былые времена.  Но минус процедуры в том, что она больше не способна на такие эмоции, что когда-то связывали нас. Сейчас Алексис другой человек, взрослый и рассудительный, эмоционально стабильный. Не то что я. Я то до сих пор все такая же.
  - Прости. Прости, что сорвалась на тебя, - прислоняюсь к столу, уставшая и ослабленная слезами, что то подступают, то уходят прочь от моих глаз. - Ты ведь понимаешь, да? Понимаешь, что у меня не было выбора?

Сестра обнимает меня и боль отступает на второй план, позволяя ощущению целостности заменить себя. Да, только рядом с сестрой я чувствовала себя цельной, только рядом с ней ощущала себя дома. Алексис ушла от меня, отстранилась еще годы назад, но только сейчас, ощутив на мгновение ее объятия, я поняла, что вместе с сестрой потеряла и существенную часть самой себя.
   Конечно же я понимала, что эта безграничная любовь, эта зависимость от Лексы, - все уйдет, как только я исцелюсь. И наверное это единственое, о чем я сожалею уже сейчас. Я не хочу, чтобы мне стало все-равно, не хочу отказываться от нашей связи так, как отказалась сестра. Но, как говорится, это меньшее из зол.
   Алексис отстраняется так быстро, что я сжимаюсь будто бы от физической боли. Смотрю вперед, не замечая ничего перед собой, словно только сейчас начала осознавать все то, что случилось за последние сутки. Не знаю, какой должна быть правильная реакция, но с каждой секундой чувствую себя так, будто задыхаюсь, умираю от нехватки столь необходимого кислорода. Я совершенно не знала собственного отца - это я уяснила как никогда четко. Тот Джонатан Феррарс, который остался в моих воспоминаниях, никогда бы не подверг сомнениям  идеологию государства, в котором жил все эти годы. Тот Джонатан, которого знала я, уважал взгляды АБД и учил своих детей следовать за ними. Неужели все это время он лгал нам? Неужели слово "семья" никогда и ничего не значило для него?
  - Интересно, отец хоть на минуту задумался о том, что творит? - видимо мой мозг предпочел злость страданиям и я сама вздрогнула от этой внезапной вспышки гнева. - Он понимал, на что обрек свою семью? Все мои мечты о работе в АБД коту под хвост! Зачем им нужна дочь зараженного, даже тот факт, что я вовремя сообщила властям о вспышке делирии, не исправит того клейма, что невольно выжег на нас отец. Сочувствующие, стыдно то как! Теперь люди будут шептаться за нашими спинами до конца наших дней.
   Слезы вновь атаковали глаза и я зло смахнула соленую жидкость с мигом намокшей щеки. С самого детства ненавидела подобные слабости, эти глупые всплески эмоций напоминали мне о том, что я все еще слаба и уязвима, а мое тело до сих пор открыто для ужаснейшей болезни под названием "амор делирия нервоза". От процедуры исцеления меня отделяли всего каких-то пару месяцев, но казалось, словно это целая вечность. Я все еще могу заболеть. Могу стать подобной отцу и оказаться вместе с ним в какой-нибудь жуткой палате с мягкими стенами и решетками на окнах.
   - Знаешь, Алекс. Если когда-нибудь подобное случится со мной, я хочу, чтобы ты сделала для меня тоже самое, что я сегодня сделала для отца. Не хочу стать опасной для общества. Знаю, что сама никогда не решусь на подобный шаг - эмоции делают нас слабыми. Но ты? Уверена, ты сможешь. Ты сильная, исцеленная, совершенная. Я завидую тебе, сестренка. Будь на то моя воля - прошла бы через процедуру еще годы назад. Не смотря на то, насколько велик риск. А отец действительно скоро вернется. Жена мэра пообещала мне, что о нем позаботятся. Она сказала, что я поступила правильно, что иначе отец бы погиб от делирии.
  Замолкаю наконец и вновь смотрю на трясущиеся руки. На мгновение допускаю мысль о том, что меня обманули. Почти что вижу, как отца тащат по жутким коридорам "Крипты" и швыряют в какой-нибудь жуткий подвал с крысами каменными стенами, покрытыми ядовитой плесенью. Видение столь яркое, что я невольно  содрагаюсь всем телом и шумно опускаюсь на ближайший стул, чувствуя, как краска уходит с лица, являя взору мертвенную бледность.
   - А что, если его не излечат? Что если я совершила ошибку? - полный отчаяния шепот слетает с губ и я чувствую, как мир вокруг начинает вертеться.
   Сестра. Теперь отец. Я теряю свою семью с той стремительностью, к которой не готова, а потому сердце то и дело сжимается от страха перед будущей неизвестностью. Я так боюсь совершить ошибку, оступиться и испортить некогда идеальную жизнь, что именно этот страх портит мое существование. Слишком многое навалилось на меня в последнее время. Слишком сложно пережить подобное хрупкому неисцеленному разуму.
   - Я не в себе, - вновь шепот, пугающий своей пустотой меня саму. Лишь слезы звенят в мертвом голосе. - Возможно мне стоит попросить провести процедуру прямо сейчас. Что, если я больна? Может быть именно делирия заставляет меня сомневаться во всем. Что мне делать, Алекс? Мне так страшно, так безумно страшно...

Слова сестры утешают меня, в них я вновь нахожу истину и свое успокоение. Понимаю, что она права - даже верю ей полностью, без остатка. На мгновение она словно снова становится той Алекс, которую я знала и любила сильнее себя самой, но лишь на мгновение. В глазах ее все тоже спокойствие, граничащее с безразличием. Я помню, как когда-то спросила отца, почему сестра бросила меня одну. А он лишь потрепал меня по голове и сказал, что так было нужно, что Алексис выросла и должна вести себя как взросла и не отвлекаться на заботу обо мне. Я могла это понять. Но еще он сказал, что однажды сестра ко мне вернется. И это было наглой ложью.
   - Хорошо, если ты так думаешь, - шепчу охрипшим голосом, сжимая кружку с чаем в дрожащей руке. - Потому что мне на мгновение показалось, что ты обвиняешь меня. Я решила, что ты не согласна с моим решением, а это могло значить лишь одно... Что я совершила самую большую ошибку в своей жизни, за которую никогда не смогу себя простить. Но ты права, это глупо. Должно быть та чушь, что наговорил мне отец, все еще путает мое сознание.
   Под конец голос срывается, хочется разрыдаться и найти утешение в объятиях сестры, словно и не было этих лет отчужденности. Но я боюсь. Боюсь, что она оттолкнет меня, а подобной боли я просто не переживу. Потому довольствуюсь малым - чаепитием в обществе сестры и разговорами по душам. У нас и такого давно не было. Правда почему-то глядя в ее глаза, я понимаю, что это мгновение не продлится долго. И как всегда оказываюсь права.
   Когда она начинает говорить, я хочу заткнуть уши руками и не слушать ее новости - потому что заранее знаю все, о чем она собирается сказать и не хочу получить подтверждение своим предположениям. И все же я сижу и слушаю, словно слова сестры парализовали меня и не дают отбиться от тех ментальных ножей, что она безжалостно мечет в мое сердце. Когда же тишина уже становится неловкой, я наконец открываю рот, пытаясь сказать хоть что-то в ответ. Слезы заливают мое лицо, поэтому я даже не вижу Алексис в этот момент.
  - Прямо сейчас? - приходится прочистить горло, чтобы голос стал хоть немного громче шепота. - Тебе действительно необходимо бросать меня прямо сейчас? Я только что потеряла отца, я же схожу с ума от боли, а ты говоришь, что уезжаешь от нас? Я терпела, когда ты от меня отстранилась еще до процедуры. Я утешала себя мыслью о том, что ты рядом и когда мне действительно будет плохо ты вернешься и утешишь меня как раньше, поможешь. Но нет, я просто не хотела признавать, что ты стала чужой для меня. Я ведь ничего для тебя больше не значу, правда? Все эти сладкие речи утешения просто спектакль, на самом деле тебе плевать! Ты не просто исцеленная, ты словно робот. И эта не процедура забрала у меня мою сестру - ты сама сделала этот выбор. И знаешь что? Иди! Уезжай! Бросай все и всех, ты ведь так полюбила причинять боль, не так ли?
   Вскакиваю на ноги, опрокинув кружку с недопитым чаем на пол. Понимаю, что на самом деле не думаю так, но ничего не могу с собой поделать - сейчас во мне говорит боль и обида. В любом случае, мои слова уже давно не способны причинить Алексис боль.
   - Прощай, - лишь шепчу я, бросив последний взгляд на сестру. - Как бы там ни было, я надеюсь, что ты найдешь свое счастье.
   Ухожу к себе не оглядываясь, и лишь поднявшись в собственную комнату обессиленно падаю на колени, закусив руку, дабы сдержать рвущийся из груди крик. Я рыдаю беззвучно, словно кто-то выключил звук у телевизора, а грудь в это время разрывается от невыносимой боли.  Я даже не шевелюсь, когда слышу как открывается и закрывается входная дверь. Я не хочу большее ее видеть, не желаю слышать лживые слова, которое почему-то так больно ранят своей выдуманной реальностью. Каждая буковка подобна острейшему лезвию и сейчас эти лезвия пытаются вырезать себе дорогу из моей головы. От боли хочется кричать. Хочется лечь на пол, колотить кулаками ни в чем не виновный паркет и скулить, изображая из себя брошенного, обиженного хозяином, пса. Что впрочем я и делаю, как никогда ясно осознавая, что любовь - это болезнь, а эмоции - величайшее зло на свете.